Розы мая - Страница 40

– Голубое, – говорит Прия.

– Это еще что?

– Чави нравилось красное, а мне – голубое.

Эддисон открывает глаза, ищет голубое в ее волосах, вокруг глаз. Ищет голубые искорки в кристаллах в носу и блестках между бровей. Ее красная помада на несколько тонов темнее той, что сохранилась на фотографиях Чави, но она вся – синее с серебром, а не красное с золотом. Может быть, какой-то особой разницы быть не должно, но она есть, и это помогает. Он садится на диван и тянется за сумкой, но Прия качает головой.

Подождем маму. Какой смысл делать это дважды.

Следующий час проходит за разговорами о Рамирес и девушке из контртеррористического отдела, которую Мерседес не называет пока подружкой; о Вике и его страхе за старшую дочь, уезжающую осенью в колледж. Они говорят о предсезонных играх, гадают, кто может пробиться в Мировую серию; эту любовь к бейсболу, цифрам и сумасшедшей статистике привил ей он.

Дешани возвращается домой в половине восьмого. Бросает пакеты на кофейный столик, бормочет что-то под нос и устало тащится вверх по лестнице.

Эддисон поворачивается к Прие.

– Переоденется и станет более человечной, – отвечает она, пощипывая полосатые пижамные штаны. – Дома ей всегда хочется быть в настоящей одежде.

– Вы – единственные из всех, кого я знаю в Америке, кто считает пижаму более настоящей одеждой, чем деловой костюм.

– Это потому, что ты предпочитаешь галстук футболке?

На это у Эддисона ответа нет. Или, вернее, ответ есть, но толку от него мало.

Прия перекатывается на четвереньки, поднимается и идет на кухню за тарелками и приборами. Возвращается еще и с миской, а в ответ на вопросительный взгляд пожимает плечами.

– Всё сложили, осталось только две тарелки.

– Дикари.

– В буквальном смысле.

Эддисон фыркает, но все же берет одну из тарелок. К тому времени когда к ним присоединяется Дешани – в леггинсах и футболке с длинными рукавами, – Прия успевает разложить еду по тарелкам. Приятная процедура, к которой они успели привыкнуть за те семь месяцев, что живут за пределами округа Колумбии. Дешани начинает ужин с рассказа о своем помощнике-женоненавистнике, который с трудом переносит необходимость отчитываться перед женщиной и которому она с радостью предложила понижение в должности, если он предпочтет босса-мужчину.

Слушать ее одно удовольствие, и Эддисон не может избавиться от чувства, что единственная причина, по которой придурок еще остается на своем месте, состоит в том, что он забавляет Дешани.

И это немного тревожно.

Только когда посуда убрана и Прия ломает печеньку с сюрпризом вместо того, чтобы съесть ее, Дешани вздыхает и смотрит на видавший виды черный кейс.

– Ну ладно. Что там за плохие новости?

Господи.

Брэндон откидывается на спинку дивана и трет лицо, пытаясь собрать и привести мысли в некое подобие порядка.

– Когда в Сан-Диего убили Эми Браудер, мы пришли к выводу, что там имело место некое жуткое совпадение.

Прия закрывает глаза, слишком нарочито, чтобы это можно было счесть за моргание, но Эддисон все равно чувствует себя бестолочью. Возможно, начать разговор следовало как-то по-другому, лучше, – но будь он проклят, если знает как.

– Вы не заметили ничего сомнительного и неуместного, никого, кто напоминал бы знакомого по Бостону, а мы не смогли отыскать никаких связей. Вы удивились, обнаружив, что связаны со второй жертвой. Но при этом ничто не указывало на то, что это было чем-то бо́льшим, чем игра случая.

– У вас наверняка были какие-то подозрения? – резко спрашивает Дешани.

– Да, но они ничем не подкреплялись.

– Однако ситуация изменилась с доставкой цветов.

Он нехотя кивает. Не хотелось бы огорчать или пугать Прию, но заявление ее матери требует однозначного ответа.

– У вас не было причин придавать им какое-то значение, поскольку вы не знали некоторых деталей других случаев.

– Почему цветы имеют значение? – негромко спрашивает Прия, прислонившись к согнутым ногам матери. Глаза ее закрыты, и Дешани мягко перебирает пальцами ее черные, с синими прядями волосы.

– Вы знаете, что рядом с Чави нашли хризантемы, но не знаете, что те или иные цветы находили возле каждой жертвы. Рядом с первой девушкой лежали жонкилии, со второй – каллы…

– А у Эми?

– Амарант.

Прия негромко вздыхает.

– Ее мать выращивала амарант. У нее был сад на крыше веранды, и она выращивала его в кулинарных целях. Эми каждый день тайком срезала цветок-другой и украшала им волосы. Мать постоянно бранила ее, делала серьезное лицо, но сердиться по-настоящему не могла, и каждый раз дело заканчивалось смехом. Знаешь, что означает «амарант»?

Он качает головой.

– «Отрицающий смерть».

А, черт.

– Значит, тот, кто приносит цветы, копирует порядок убийств, – заключает ее мать и, нахмурясь, измеряет ногтем рост корней до основания окрашенных прядей. – Здесь надо подкрасить.

– Все собираюсь попросить.

Эддисон откашливается.

Дешани в ответ вскидывает бровь.

– Мы пока еще не знаем, кто это – наш убийца или местный подонок, вычисливший, кто вы, и пытающийся вас терроризировать. Присутствие цветов в Сан-Диего и сходство в карточках позволяют предположить первый вариант, но подкрепить его нам пока нечем.

– Что может быть подтверждением?

Эддисон замирает, и мать с дочерью поворачиваются и смотрят на него.

– Ох, – выдыхает Прия.

– Ох? – эхом откликается Дешани и легонько дергает дочь за синюю прядку. – В каком именно смысле?

Эддисон кивает.

– Пока он не попытается напасть. Или пока мы не поймаем его при доставке цветов. По-другому не получится. Сами по себе цветы мало что значат.