Розы мая - Страница 39

Все только и повторяют: наберись терпения и жди правосудия. И даже если его осудят, даже если он получит пожизненное без права на условно-досрочное освобождение – разве это справедливо? Снова и снова нам приходится открывать кровоточащие раны и показывать их каждому, прекрасно сознавая, что он сделал с нами. И разве признание его виновным изменит что-то из этого?

И что же это за правосудие, если двенадцатилетнюю девочку заставляют стоять перед залом, перед судьями и камерами и рассказывать, как ее изнасиловали?

Если они найдут того, кто убил твою сестру, как думаешь, тебе это поможет? Или я просто такая вот циничная? Я стараюсь, честное слово, стараюсь поверить в эту штуку, правосудие, но ничего не могу с собой поделать и думаю, насколько легче и правильнее было бы, если б все трое Макинтошей погибли в ту ночь.

Если для Чави вопрос правосудия уже не важен, почему это должно быть важно для нас, оставшихся? Что нам делать с ним?

Мне нечем ответить Инаре, у меня самой нет ответа даже для нас. Но иногда я спрашиваю себя: если б в тот вечер умерла я, а Чави, с ее драгоценной идеей милосердия, осталась, чтобы помнить, скорбеть и жить дальше, было бы этого достаточно, чтобы сохранить ее веру в справедливость?

Эддисон въезжает на автомобильную стоянку, бросает взгляд на каменную часовню и поеживается. Наверное, ему никогда не понять, почему Прия не возненавидела церкви после того, как нашла в одной из них безжизненное тело своей сестры. Он знает, что то здание в Бостоне – здание бывшей церкви – ассоциируется у нее с приятными для обеих воспоминаниями, что глядя на окна, она думает о солнечных деньках с Чави, но у него в голове не укладывается, почему она по-прежнему любит маленькие церквушки с большими окнами.

Прия выходит в своем длинном зимнем пальто, неизменно вызывающем смех у ее матери и купленном исключительно потому, что в нем она напоминает диснеевскую злодейку, эффектно метущую по́лами ступеньки. Отношения этой пары, матери и дочери, выходят далеко за рамки его понимания.

Она ныряет в открытую дверцу, кладет на пол сумку с камерой и стальной кружкой-термосом и устраивается на сиденье.

– Добро пожаловать в Колорадо. Население: замерзло.

– И чем же здесь хуже, чем в Ди-Си?

– Горами. – Прия откидывает голову на спинку сиденья и закрывает глаза.

Брэндон наблюдает за ней.

– Ты в порядке?

– Устала. Кошмары. – Прия крутит головой, потом поворачивается почти спиной к окну, чтобы посмотреть на Эддисона. – Начинаю злиться.

Он кивает.

– «Ореос»?

– Вообще-то я была в порядке, – говорит Прия, но лежащие на коленях руки никак не находят покоя. – Соблазнилась, да, но пока в порядке.

– Страшно?

– Да.

Честный ответ. Эддисону нравится ее откровенность.

Симпатичный домик, который снимают Шравасти, ничем не отличается от других таких же симпатичных домиков, заполнивших всю улицу. Некоторые из соседей стараются добавить индивидуальных черточек, флагов или статуй; жилище же Шравасти являет миру унылый обезличенный фасад.

Эддисон в общем-то и не удивлен.

Прежде чем последовать за ней в дом, он задерживается на крылечке, смотрит вверх и видит камеру, установленную с расчетом на максимальный охват. Контрольного огонька на камере нет, и определить, включена ли она, невозможно. Незаметность сейчас только на пользу.

– Чужаком он здесь не выглядит. – Прия стягивает пальто и вешает его в шкаф.

– Ты о ком?

– О том, кто оставляет цветы. Оба раза это произошло среди белого дня, а значит, он не бросается в глаза и выглядит своим в этом районе. На улице постоянно есть люди, кто-то работает, не выходя из дома, но за чужого его не приняли. Здесь он свой.

– Ты сказала об этом Финни?

– Нет, только Стерлинг и Арчеру. – Прия протягивает руку за его курткой. Брэндон стягивает перчатки и шарф, засовывает их в карман и лишь потом отдает куртку. – Кофе?

– Я сам. – Эддисон уже пил приготовленный Прией кофе и пришел к выводу, что такой вкус получается только у тех, кто никакого кофе не пьет. Желания повторить эксперимент нет.

– Ладно, я буду в гостиной. – Она наклоняется, выдвигает ящичек высокого, изящного столика и достает коробок со спичками. Чиркает не глядя, подносит огонек к фитилю красной квадратной свечи и прижимается губами к потертому уголку золотой рамки с фотографией Чави.

Прия поднимается наверх, а Эддисон смотрит на фотографию. Чави была заметно темнее Прии и Дешани, почти такая же темная, как ее отец, но все равно похожа на сестру. Или, точнее, Прия похожа на нее. Он видел, как Прия накладывает макияж, пользуясь одной только крохотной пудреницей, как уверенно подводит ресницы черной тушью или накладывает на лицо мягкий блеск, голубой, серебристый или белый. Может быть, это потому, что из зеркала на нее смотрит старшая сестра?

Качая головой, Эддисон идет в холл, кладет на диван сумку с лэптопом и поворачивает в кухню. Пусть Прия и не любит кофе, но ее мать подсела на него как на наркотик, и из всех кухонных принадлежностей кофеварка – самый почитаемый прибор. Ему приходится немного повозиться, разбираясь в режимах, поскольку Дешани против классического варианта, но в конце концов машина берется за дело. Он слышит, как по лестнице спускается Прия.

Эддисон входит в гостиную – и едва не роняет чашку. Прия растянулась на ковре, темные волосы разлились лужей вокруг головы, ноги скрещены в лодыжках и лежат на подлокотнике дивана. Руки сложены на животе. Он закрывает глаза и делает глубокий вдох, отгоняя лезущие в голову картинки из файлов, запавшие в память после неоднократных просмотров.