– Я знала, что Арчер уедет. – Я перехожу на более серьезный тон. – Мне только не пришло в голову, что он спрячется так далеко. Думала, ну, будет где-то на расстоянии крика. Я… – Выдыхаю, задерживаюсь на вдохе и выдыхаю еще раз. – Я испугалась.
– Еще бы. – Мама поворачивается, придвигается ближе, прижимается щекой к моей щеке и подбородком в плечо. – Я не могла работать. Едва удерживалась, чтобы не сорваться и не поехать за тобой.
– Монстров не осталось и убивать некого, – шепчу я.
– Был один, и того больше нет?
– Слава богу.
– Как ты думаешь… – Мама снова умолкает, и это так на нее не похоже, что я бы повернулась и посмотрела, если б не запротестовали ребра. Вместо этого я нахожу ее руку и переплетаю пальцы с ее пальцами у себя на животе. – Очень долго мы с тобой были против остального мира, – продолжает она, сама прерывая затянувшуюся паузу. – Но теперь у нас есть наши агенты, у тебя есть Инара и твои ветераны… Может быть, пора приоткрыться немного?
– Попробую найти друзей в Париже. Не просто нехотя позволю им быть, как с Эми, но постараюсь по-настоящему.
– Хорошо. А что бы ты подумала…
Каким бы ни было продолжение, оно казалось невозможным.
– Некоторые наши родственники учатся или работают в университетах на континенте. Есть даже в Париже. Мы могли бы попробовать установить связи с ними, поискать подходы к старшим поколениям…
– Подходы к тем, кто выше?
– Я сказала то, что сказала. – Ее губы легко касаются моего уха, дыхание подстраивается под мое. – Ты могла умереть сегодня, милая, а я поймала себя на мысли, что не хочу остаться совсем одна. Справлюсь, конечно. Смогу. Но не хочу. А еще я поняла, что если что-то случится со мной… я знаю, о тебе позаботятся. Вик удочерил бы тебя, не раздумывая. Просто подумала… Ох, Прия, ты знаешь, как я не люблю изливать чувства.
Я тихонько смеюсь и сжимаю мамины пальцы.
– Кузены и кузины – совсем неплохо. С них вполне можно начать.
Она снова надолго умолкает, ее пальцы выписывают круги на моей рубашке.
– Он испугался?
– Да.
– Хорошо.
Адреналиновый криз, лекарства, теплый, уютный мамин бочок… и все равно я не ожидала, что так легко и быстро уйду в забытье. Не усну, но определенно уплыву.
А потом звякает телефон.
Мама поднимается на локте и берет его с ночной тумбочки.
Номер Инары, но сообщение адресовано нам обоим: мне и Эддисону. Это какое-то изображение, но на локскрине его не разобрать. Мама передает телефон мне, и я разворачиваю картинку.
Инара стоит рядом с другой девушкой, примерно нашего возраста, но заметно ниже. Вокруг сияет неоном Таймс-сквер. В руках у девушек постеры, на лицах опасные улыбки. У той, что пониже, постер кричит золотым блеском, у Инары – серебряным. Короткое, из трех букв, послание предлагает – в грубой форме – неким «плохим парням» удалиться по известному адресу. Из комнаты по другую сторону холла доносится глухой стук и проклятие: «Чтоб тебя, Блисс!»
– Впечатляет, – фыркает мама. – Разгуливать по Таймс-сквер с таким пожеланием… Чудненько.
– С пожеланием, – чинным тоном начинаю я, – отъе… – Закончить не получается, я срываюсь на смех.
Отключаю звук и кладу телефон на тумбочку, но уснуть не успеваю – он начинает вибрировать и жужжать – значит, Эддисон и Инара перебрасываются сообщениями. Удивительно, но звук совсем меня не раздражает. Скорее наоборот.
Джеймсон Кармайкл – также известный как Джошуа Гэбриел – умирает в четверг, пятого мая, в восемь сорок семь утра по горному времени.
В себя он так и не пришел.
Хорошо это или плохо, определенного мнения у Эддисона нет. Признание или хотя бы возможность допросить его пошли бы на пользу следствию, но в глубине души он даже рад, что никто не услышит попыток убийцы оправдать свои злодеяния. Кое-какую работу еще нужно довести до конца, после чего семьям жертв сообщат о выводах следствия, но ощущение завершения уже есть.
Вик и Финни отправляются в Техас поговорить с миссис Юдорой Кармайкл, а когда Вик возвращается, у Эддисона при взгляде на старшего напарника мурашки ползут по коже. Дочери Вика едва ли не привязывают отца к дивану и, рассевшись вокруг с закусками, запускают бесконечный поток мультфильмов. Так он всегда поступал с плохими парнями, и его девочки слишком умны, чтобы не понимать, что эта дорога с двусторонним движением.
Наконец девочки засыпают. Вик выбирается из-под них, прикрывает обеих одеялом, устраивает так, чтобы они не свалились с дивана, и подает знак напарникам снаружи. Они следуют за ним, но только после того, как Эддисон делает снимок и отсылает его Прие.
В конце концов, она была в прошлом частью этой щенячьей кучки.
Спустившись по дорожке, они выходят к небольшой спортплощадке, на скамейках которой прошло немало импровизированных конференций. Вик тяжело садится. Выглядит он постаревшим. Рамирес устраивается у него за спиной и вытягивает ноги во всю длину скамейки. О том, чтобы оставить место Эддисону, никто не позаботился, да он почти никогда и не садится во время серьезных обсуждений, если есть возможность походить.
Вик опускает руку в карман и достает пачку сигарет и зажигалку.
– Ни слова ни жене, ни маме, – предупреждает он и предлагает угоститься.
Эддисон тут же откликается. Рамирес качает головой.
– А что, твоей подруге из контртеррористического вкус не нравится? – спрашивает Брэндон.
– Знаешь, у нее имя есть. – Прежде чем Вик успевает убрать пачку, он тоже вытаскивает сигарету.
– Миссис Кармайкл была совершенно разбита, – говорит Вик, выпуская длинную, тонкую струйку дыма. – Последний раз она видела сына, когда тот уехал из дома через несколько месяцев после смерти сестры. Поначалу она впала в истерику, а когда успокоилась…