Розы мая - Страница 72

Достаю из сумочки открытку с видом часовни Шайло и подаю ему.

– Питаю слабость к окнам. Точнее, сестра ими увлекалась, а я увлекаюсь тем, чем увлекалась она.

– Немного сложновато, а?

– Ну… В субботу у меня день рождения, и мы с мамой собирались туда съездить.

– Собирались?

– У нее работа. Перевод все ближе, и директор парижского управления кадров чуточку нервничает. По правде сказать, я очень хочу немного пофотографировать перед отъездом, и если б все было как обычно, отправила бы маму на работу и съездила одна, без нее.

– Да, одной тебе нельзя.

– Вот и я про то. Поддержите меня, Арчер.

Он отрывисто смеется и немного расслабляется.

– Значит, ты хочешь, чтобы я съездил с тобой к часовне и ты там пофотографировала окна?

Я снова опускаю руку в сумочку и достаю свое секретное оружие: любимые фотографии из стоящей под кроватью коробки под ярлычком «Чави и церкви». На самом верху лежит та, что нравится мне больше других. Снимок сделан в одной из самых больших католических церквей в Бостоне, с высокими потолками, создающими ощущение легкости и даже невесомости, как будто все плавает внутри безграничного пространства. Пока Чави сидела в главном проходе с блокнотом для рисования, я сделала несколько десятков снимков сестры, интерьера и окон под едва ли не всеми возможными углами.

Но потом я поднялась на хоры, прислонилась к перилам, там, где обычно стоит кантор, и увидела ее силуэт на фоне пламенеющего окна с кружащейся, подобно ореолу, пылью вокруг ее головы. И если на более поздних фотографиях раскрывалась ее личность, то здесь была ее душа, яркая и чудесная.

– Чави всегда пыталась запечатлеть все на бумаге, – тихо говорю я, понимая, что использую для манипуляции ее память. Держись, Прия. – Это чувство цвета, эта его насыщенность, фильтрация. Иногда мне кажется, что если продолжить делать снимки этих потрясающих окон, она и сама придет посмотреть на них.

Агент пролистывает остальные фотографии. На его лице какое-то удивительно сложное выражение. Сложное – это хорошо. Сложное – это значит, что его мысли идут туда, куда я и надеялась их направить. Мы уже приближаемся к шахматному павильону, когда он наконец отвечает.

– Конечно, мы можем туда съездить. Тем более что у тебя день рождения.

– Правда?

– Ну, это ты мне только что сказала, – защищается он и смеется, когда я хлопаю его по руке. – В память о твоей сестре.

– Спасибо. Большое тебе спасибо. – Я собираю фотографии и кладу их в наружный кармашек сумки. – Если ты предпочитаешь подождать в кафе, иди, а я обещаю, что никуда не уйду из павильона. – Он колеблется, и я вопросительно вскидываю бровь. – Кем бы ни был этот подонок, ему не придет в голову нападать на меня в присутствии десятка мужчин.

– Ладно, но пусть кто-нибудь сопроводит тебя потом, когда закончишь, в кафе.

– Договорились.

Оставив меня одну в часовне, Арчер, конечно, навлечет на свою голову кучу неприятностей. Надеюсь, это послужит ему уроком и поможет стать хорошим агентом. Может, тогда я не буду чувствовать себя такой виноватой.

Ганни просыпается, едва я ступаю на шахматный островок, и улыбается мне с другой стороны доски, на которой сражается с Хорхе. Я улыбаюсь в ответ мягкой и теплой улыбкой, в которой нет никаких острых краев и которая предназначена только для него.

Если я и научилась чему-то у мамы на работе, куда она берет меня время от времени, так это тому, как искать сдвижку в разговоре и незаметно подталкивать собеседника в нужном тебе направлении. Мама в этом деле отвратительно великолепна.

Играя с Йелпом, даю ему возможность раздумывать над каждым шагом и даже брать уже сделанный ход назад, а сама тем временем прислушиваюсь к разговорам вокруг. Кто-то вспоминает, что записался на прием, кто-то обсуждает фильм и шлет проклятия по адресу садящихся за руль идиотов, а потом Пирс сообщает, что сестра приглашает его отметить Первое мая с семьей.

– Кто-то из ее внуков запасся этими дурацкими хлопушками, ну, вы знаете… Шуму от них много, а вот пламени не очень. И даже когда я… – Он замолкает, угрюмо взирая на доску.

– Возьми с собой вот это, – предлагает Хэппи, толкая локтем Корги; в пластиковом стаканчике у него плещется жидкость, в которой виски больше, чем кофе, и мы все делаем вид, что ничего такого не замечаем. – От такой безобразной чашки кошмаров будет больше, чем от каких-то там хлопушек.

– Тупой урод, ты даже не представляешь, насколько сам безобразен, – вполне миролюбиво отвечает Корги. – От твоего уродства зеркала трескаются.

Странная у мужчин дружба.

– У кого еще какие планы на уикенд? – спрашиваю я, спасая от нависшей опасности ладью.

К Йелпу приезжают дочери. Он видится с ними раз в месяц, потому что договор об опеке оформляли в трудное для него время, и он пока не чувствует, что может добиться каких-то изменений. Когда он говорит о дочерях, лицо его смягчается и руки дрожат не так сильно. Думаю, они могли бы ему помочь, но он сам не хочет взваливать на их плечи такую обузу, которой становится в плохие дни.

У Стивена впереди свидание, и все тут же начинают подтрунивать над ним. Он принимает шуточки с глуповатой улыбкой.

– Она – вдова морпеха, – объясняет Стивен, – так что все это ей знакомо.

Ганни собирается в Денвер на балетное представление правнука. Сопровождать его, как всегда, будет Ханна.

– Надеюсь, не усну, – жалуется он. – В последнее время становится все труднее и труднее.

– Накажи Ханне, чтоб разбудила перед выступлением мальчишки, – советует ему Филипп. – Тебе главное – парня посмотреть, а остальное и пропустить можно.