Розы мая - Страница 1

1 / 89
Следующая

* * *

Опасным девушкам с острыми, как бритва, улыбками

Ее полное имя – Дарла Джин Кармайкл, и она – твоя первая.

Но, опять-таки, пока ты этого не знаешь.

Зато ты знаешь, что в этот чудесный весенний денек сам Бог, похоже, расстарался, чтобы сделать ее еще красивее. Она – воплощение невинной красоты, никакой искусственности или тщеславия; вот почему ты любишь ее так, как любишь. Ее сияющие блондинистые волосы струятся по плечам тяжелыми волнами, на ней вновь старомодное, белое пасхальное платье, кружевные перчатки и накрахмаленная кружевная шляпка. Видел ли ты что-нибудь столь цельное? Столь чистое?

Даже природа согласна сегодня с тобой. Трава по обе стороны голой, пыльной дорожки к церкви густо усыпана белыми и желтыми цветами жонкилии, которые как будто и не метили выше, чем равняться с Дарлой Джин. Даже маргаритки здесь только полевые, желтые и белые ромашки, хотя обычно они раскинуты по лугам бледно-лавандовыми лентами.

В этом году здесь только Дарла Джин.

Вот только… не только Дарла Джин.

Ее рука продета под руку молодого человека и лежит на изгибе его локтя, как будто там ей и положено быть, а это не так. Ее руке там не место, потому что он – не ты. Дарла Джин – твоя.

Всегда была твоей.

Необходимости говорить ей об этом не было; она всегда это знала, потому что вам предназначено быть вместе, что бы ни говорили, если б знали, другие.

Взбешенный, несчастный, ты следуешь за ними к кирпичной церквушке. На фоне буйства зелени и цвета она напоминает острие иглы.

Поток эмоций, будто пульсация еще одного сердца, отдается грохотом в ушах, но ты все же замечаешь и кое-что еще. В свободной руке молодой человек несет корзинку с вкусностями, которую ее мать попросила отнести в церковь; каждая сладость завернута отдельно и предназначена для продажи – приближается сезон бурь, и церкви требуется новая крыша.

Каждый раз, когда она смеется, он прижимается к ней.

Смеется она много.

Но этот звук – твой, как и все остальное – твое; и как только она посмела делить его с кем-то другим? Этот смех всегда успокаивает тебя, смягчает, отвлекает от гнева и ярости, которые неизменно тут, неизменно готовы всколыхнуться, взорваться… Сейчас, каждый раз, когда ты слышишь его – высокий и нежный, как звон ветряных колокольчиков на задней веранде, – острая боль пронзает грудь, отдаваясь пульсирующим эхом в твоей голове.

Они вместе входят в церковь, и ты теряешь пару минут, чтобы найти окно, через которое, оставаясь невидимым, ясно видишь их.

Даже не зная, что ты здесь, ей следует помнить, чем она обязана тебе и как должна вести себя. В церкви сумрачно, внутри полно теней и полос после яркого солнечного света, поэтому ты не сразу понимаешь, что там происходит.

А потом до тебя доходит.

И ты видишь только кровь.

Он целует ее, или она целует его, оба наклонились друг к другу, но не прижимаются, и между ними фут пространства. Может быть, это его первый поцелуй.

Ее – точно первый, это ты знаешь.

Первый поцелуй, который должен был стать твоим, поцелуй, которого ты ждал все эти годы. Но ты лелеял ее и холил, зная, что она слишком чиста, слишком невинна, чтобы марать ее такими вещами.

Слишком чиста… Слишком невинна…

Ноги не держат, и ты оседаешь, сползаешь по кирпичной стене, цепляясь за ее неровности, обдирая кожу. Ты дрожишь; может быть, плачешь. Как она могла? Как могла так поступить с собой? С тобой?

Как могла так себя запятнать?

Теперь она жалкая, никудышная, презренная, как все другие шлюхи в мире, выставляющие напоказ свои тела, улыбки и жестокие, хитрые глаза.

Ты поклонялся бы ей до конца дней.

И все же ты любишь ее. Да и как иначе? Твоей любви вполне достаточно, чтобы спасти ее, даже если спасать нужно от нее самой.

Ты слышишь: парнишка уходит, бормоча извинения, – ему нужно помочь приготовиться братьям. Ты слышишь: пастор встречает Дарлу Джин благодушным приветствием и говорит, что ему нужно в город – купить чашки для лимонада. Она не против остаться одна? Ну конечно, не против. Она же выросла в этой церкви. Это место всегда было безопасным. Она не представляет мир, в котором может быть иначе. Ты видишь: пастор уходит по тропинке, дальше и дальше. Ты слышишь: она напевает что-то.

Ее песни и твои тоже, но сейчас их больше никто не слышит.

Ты входишь, и она встречает тебя улыбкой и смехом, ее глаза сияют. Простодушными их уже не назовешь. Теперь – нет. Нет, потому что она потеряла невинность. Ты приближаешься, и улыбка на ее лице меркнет.

Ей еще хватает дерзости спросить, что не так.

Ты знаешь, времени у тебя немного – до города меньше двух миль, и пастор часто ходит туда и обратно пешком, – но его достаточно, чтобы преподать ей урок. Показать ей все.

Ты обещал, что всегда будешь с ней, всегда рядом.

Ты обещал ей весь мир.

Она выбросила этот мир.

И теперь она во всем виновата.

Ты уходишь. Убегаешь. Но злость кипит, и боль от предательства еще не унялась.

Дарла Джин осталась в церкви, распростертая на каменном полу; ее разорванное в клочья пасхальное платье мокнет в луже крови. Цветы жонкилии, которые ты собрал для нее, – подарок! И посмотри, что она сделала с ним – разбросаны вокруг… Глаза широко открыты и пусты, эхо смятения и растерянности; а еще ты одарил ее рваной улыбкой – пусть поделится с миром, если пожелает.

1 / 89
Следующая